Александр Щедрецов. Педагогические уроки Рериха.

Литературно-художественный журнал “Заповедник”. Номер 59 (ноябрь 2004)

“Нас ведут Учителя, и мы стремимся к совершенству
в нашем почитании Учителя”.

Николай Рерих

1.

Николай Рерих достаточно известен как художник и один из основателей культурологии: менее известен он как педагог. Между тем Рерих не только занимался педагогической деятельностью – преподавательской и административной, но на протяжении жизни неоднократно высказывался по различным вопросам педагогики. Некоторые из его утверждений близки современной школе: это основополагающая роль культуры в школьном образовании, воспитание глобального мышления, педагогика сотрудничества, необходимость перехода к непрерывному образованию, фундаментальный характер эстетического воспитания, необходимость введения этики как учебного предмета, налаживание выпуска общедоступных изданий писателей-классиков. Сегодня, когда мы начинаем по-настоящему понимать, что такое философия образования и почему нам без неё не обойтись, мы вновь обращаемся к Рериху.
Свои педагогические идеи Рерих не выстраивал в систему: они разбросаны по статьям, стихам, воспоминаниям, выступлениям… Вместе с тем, в силу внутренней непротиворечивости, они выстраиваются в систему и могут и должны стать предметом исследования.
Педагогом Рерих был ровно настолько, насколько был просветителем, насколько пропагандировал ценность культуры. Вся жизнь его была непрерывным служением культуре… культом культуры, которую Рерих, несколько вольно, переводил как “почитание света” ( “ur”- “свет”). О заслугах Рериха перед мировой культурой сказано немало, достаточно напомнить, что в основу Гаагской конвенции 1954 г. о защите культурных ценностей в случае вооружённого конфликта лёг написанный ещё до войны пакт Рериха.
Рерих-художник и Рерих общественный деятель – неразделимы. “Любовь, Красота и Действие” – вот кредо Рериха и ключ к его самобытной натуре. Нет красоты, где нет любви, и нет любви, где нет красоты. Созидание красоты и любовь суть деяния. И любовь, и красоту надо сберечь – поступком, действием.
Рерих мыслил конкретно, строго, но, как художник, предпочитал облекать свои мысли в художественные формы – в частности, в символы. “Тёмные тайно и явно сражаются”, – постоянно напоминает он. “Лишь привнесение света уничтожает тьму”. Символы Рериха прозрачны, сказочны и напоминают художественные полотна. Они рассчитаны на общее понимание, хоть понимались не всеми и не всегда.
Собственно педагогическая деятельность Рериха связана с его пребыванием на посту директора Школы императорского Общества Поощрения Художеств (1906 – 1917). Приняв назначение, он увлечённо принимается за работу: расширяет территорию школы, открывает новые отделения и классы, восстанавливает в правах педагогический совет, который прежний директор А.А.Сабанеев фактически упразднил, создаёт при Школе Музей русского искусства, мечтает о реорганизации Школы ОПХ в Свободную народную академию, или Школу Искусств без каких бы то ни было “прав для окончивших” – в отличие от Академии художеств, в которой сам учился когда-то. Но осуществиться его планам не суждено. Отчасти помешала война, отчасти недоверчивое отношение к проекту чиновников Временного правительства. “Как странно, – пишет он А.Бенуа, – что именно в революционном правительстве просветительское дело должно гибнуть и пищать”. Рерих публично предлагает программу действий: “Надо придумать для Школы хотя бы сокращённые, но такие формы, чтобы она без нищенства могла стоять на своих ногах. Трудно говорить это мне, строителю, но нужно что-то сделать своими средствами, нежели ждать наше правительство, которое богачу Зубову помогает”.
И Рерих действует. Художник, мечтатель, проявляет себя как человек деловой и расчётливый. Это схождение полюсов – идеального и практического – не случайно. Вот они – “Любовь, Красота и Действие”. Позднее, живя в Индии, свою позицию педагога он облечёт в формулы Востока: “Не маг, не учитель под древом, но рабочая одежда истинного подвига жизни приведёт к вратам прекрасным”. “С помощью наших символов, изображений и танок ты можешь увидеть, как действовали Великие Учителя; лишь немногие из них изображены в полной медитации. Обычно же они активны в своём великом труде”.
И всё же Школа была закрыта, а вместо неё открыт Художественно-промышленный техникум.
Проект Рериха впечатляет и сегодня. Школа Искусств замышлялась с тем, чтобы подготовить ученика к жизни. Обычная школа ограничивается преподаванием специальных предметов – в Школе Искусств обучение сопряжено с творчеством и освящено “приматом духа”: “Когда мыслим о созидании школы Объединенных Искусств со всеми к тому образовательными предметами, мы имеем в виду именно дело живое. /…/ Каждая школа есть просветительное приготовление к жизненному труду. Чем больше школа вооружит ученика своего на избранном им поприще, тем она будет жизненнее, тем она станет любимее. Вместо формального холодного окончания школы ученик навсегда останется ее другом, ее верным сотрудником. Основание школ есть дело поистине священное. Примат духа заложится среди правильных, освобожденных от предрассудков оснований. Там же, где вознесется прочно примат духа во всей своей великой реальности, там произрастут лучшие цветы возрождения и утвердятся очаги, просвещенные Светом знания неугасимым”.
Рерих заботится и о дидактическом оснащении школы: “Школа готовит к жизни. Школа не может давать только специальные предметы, не утвердив сознание учащегося. Потому школа должна быть оборудована всевозможными полезными пособиями, избранными предметами творчества, обдуманно составленными книгохранилищами…”
Призывавший человечество объединиться в служении культуре, Рерих-педагог вопросом первостепенной важности считал формирование школьного коллектива: “Школьное товарищество закладывается естественно. Дети и молодежь любят, когда им поручается серьезная работа, и потому по способностям каждого должны быть открываемы широко врата будущих достижений. Начало .сотрудничества, кооперации может быть жизненно приложено и в построении самих школьных зданий, этих музейонов всех Муз. Могут ли быть общежития при школьных зданиях? Конечно, могут. Даже желательно, чтобы люди, приобщившиеся к благим задачам Культуры, могли иметь между собою возможно большее общение. Если бы в таких кооперациях пожелали находиться и вновь подошедшие, посторонние люди, то это должно быть лишь приветствовано. Приобщившийся к Культуре неминуемо должен получить тот или иной дар ее. Таким образом, строение школьное будет не только прямым светорассадником для молодежи, но и сделается широким распространителем знаний для всех желающих подойти. Ведь вне возраста вечное обучение. Познавание беспредельно, и в этом красота беспредельная!”
К мысли о непрерывном духовном совершенствовании любого человека, не только школьника, – сегодня бы мы сказали: к мысли о непрерывном образовании – Рерих ещё не раз вернётся – делясь собственными соображениями и цитируя книги Востока: “Обычная ошибка, что люди перестают учиться после школы. Пифагорейцы и тому подобные философские школы Греции, Индии и Китая дают достаточно примеры постоянного учения. Действительно, ограничение лишь обязательными школами образования показывает явление невежества. Обязательная школа должна быть лишь входом в настоящее познавание. Если разделить человечество на три категории: на вообще не знающих школ, на ограниченных обязательным школьным образованием и на продолжающих познавание, то последнее число окажется удивительно ничтожным. Это показывает, прежде всего, небрежение к будущим существованиям. В упадке духа людям нет дела даже до собственного будущего. Пусть останется запись, что в настоящем, столь значительном году приходится напоминать, что пригодно было тысячу лет назад. Кроме начального образования, нужно помогать обучению взрослых. Несколько поколений одновременно существуют на земле и одинаково мало устремляются к будущему, которое им не миновать. Небрежность эта поразительна! Учения сделаны пустыми оболочками; между тем на простой праздник люди стараются приодеться! Неужели для торжественной Обители Огненного Мира не приличествует запастись одеждою Света? Не в ханжестве, не в суеверии, но в просветлении можно радоваться не только детским школам, но и объединению взрослых для постоянного познавания” (“Мир огненный”).
Педагогические уроки Рериха подчас неожиданны. Сегодня в большинстве школ практикуются платные образовательные услуги. Ситуация эта вынужденная и связана со скудным государственным финансированием. Но такое было и раньше. Рерих, художник и администратор, спокойно идёт на самофинансирование Школы: “Мы сами на своем веку удостоверились, как одно дело художественных открытых писем в течение самого короткого срока давало огромные доходы. Мы видели прекрасные результаты выставок. Мы знали, как школа взносами части учащихся могла давать бесплатное обучение шестистам неимущим. Мы видели, как процветали в самый короткий срок кооперативы. Можем свидетельствовать, как самодеятельность полезных учреждений не только содержала их самих, но и позволяла широко уделять на благотворительность”.
Священным словом для Рериха стало Учитель. Пренебрежительное отношение государства к учителю его возмущало: “Списки темных подавителей, как скрижали стыда, неизгладимо запечатлелись на хартиях образования и просвещения. Некультурные ретрограды бросились урезать и искоренять многое в области образования, науки, искусства! Стыд, стыд. В Чикаго будто бы нечем заплатить городским учителям. В Нью-Йорке церковь продана с аукциона. В Канзас-Сити продан с торгов Капитолий. А сколько музеев и школ закрыто!” “Люди не решаются говорить об урезывании многих других содержаний, но предложить сокращение скудного жалования учителя действительно сделалось каким-то общепринятым фактом. Учитель, обычно не имеющий никаких сбережений, должен существовать каким-то чудом, и при этом он должен показать полное добродушие, удовлетворенность, уравновешенность – словом, все те качества, которые прежде всего потребуются от педагогов. Удрученный заботами о насущном существовании, педагог должен сохранить маску долготерпения и улыбку мудрости, в то время как семья его, может быть, не знает, как заключить счеты завтрашнего дня. Почему же именно от педагога требуется такое исключительное гражданское геройство? Почему же мы будем ожидать от людей, действительно нуждающихся, постоянных бесконечных жертв? Государство, направленное к созиданию, к позитивному решению житейских проблем, не может игнорировать положение учителя. Игнорируя положение педагога, государство будет игнорировать положение всего своего юношества. Конечно, педагог, погруженный в образовательную, требующую сосредоточения работу, является наименее протестующим элементом, разве он будет вынужден какими-либо безысходными бедствиями. Ведь люди хотят, чтобы учитель не только преподавал хорошо, чтобы не только обладал постоянно пополняемыми сведениями, но чтобы учащиеся любили своего учителя. Любовь неразрывна с уважением, и само государство обязано создать для педагогов особо уважаемое положение. /…/ Педагог есть друг позитивного творящего правительства, ибо учитель существует для постоянного создавания и утверждения человеческого достоинства. Кто же скажет молодому поколению о самом прекрасном, о самом творческом, о самом мощном, о геройском, о самом познавательном. Действительно, от учителя мы ожидаем ведания самых высоких понятий. Мы ожидаем от него и терпения, и неустанного труда, и постоянного обновления, и в то же время мы не заботимся о том, чтобы эти высокие условия и запросы были достаточно обеспечены”.

2.

Есть школьные учителя, и есть Учителя Человечества, одним из которых был и остаётся Николай Рерих. Но, прежде чем стать Учителем, он сам прошёл путь ученичества. В детские и юношеские годы ему повезло: он учился в гимназии К.И.Мая, с её “по-домашнему уютной атмосферой” (А.Н.Бенуа) и высоким уровнем преподавания. В Академии художеств Рерих попал в мастерскую Куинджи, влияние которого сказалось не только на работах ученика, но и на образе его мыслей, на всём духовном облике. “Он-то понимал, – говорил о нём Рерих, – значение жизненной битвы, борьбы света со тьмою”. Куинджи был не только великим художником, но человеком исключительной нравственности. Спустя годы Рерих назовёт его “Учителем Жизни”: “Каждое воспоминание о Куинджи, о его учительстве, как в искусстве живописи, так и в искусстве жизни, вызывает незабываемые подробности. Как нужны эти вехи опытности, когда они свидетельствуют об испытанном мужестве и реальном созидательстве”. Когда Куинджи в пору студенческих волнений был отстранён от преподавания, Рерих, вместе с несколькими другими студентами, отказался от предложения перейти в мастерскую другого профессора и выпускную, одновременно конкурсную работу (“Гонец”) писал в Изваре.. Изменить Учителю, по его мнению, было бы предательством. А когда Куинджи умер, Рерих сделал эскиз для мозаики, которая и сегодня украшает могилу мастера – символическое Древо Жизни, с побегами и птицами, сидящими на ветвях.
Другим, общим для русских людей, Учителем Жизни был Лев Толстой. Рериха с ним познакомил Стасов. Впечатление было необыкновенным, и преклонение перед Толстым Рерих пронёс через всю жизнь. На письменном столе в доме Рериха в Кулу стояла открытка с фотографией Толстого, сделанная незадолго до смерти писателя. В самом облике Толстого Рерих усматривал мудрость Востока: “Индии ведомы такие лица”. В предгорье Гималаев напишутся слова: “Священная мысль о прекрасной стране жила в сердце Толстого, когда он шёл за сохою, как истинный Микула Селянинович древнерусского эпоса… /…/ Без устали разбрасывал этот сеятель жизненные зёрна, и они крепко легли в сознание русского народа”.
Говоря об Учителях Рериха, нельзя не назвать ещё одного имени – Вивекананды, великого индийского поэта, философа, проповедника, основателя и поныне существующей на Западе “Миссии Рамакришны”, занимающейся благотворительностью, открывающей школы, приюты, больницы. Влияние Вивекананды на Рериха общепризнано, оно без труда улавливается при сопоставлении учений двух мыслителей. Это вера Вивекананды в могущество человеческого разума: “Вся слава человека – в мысли…”; утверждение силы человеческого духа: “Всё – в человеке. Слабых нет. Вы слабы лишь потому, что сами этого хотите. Прежде всего имейте веру в себя”; страстный призыв к свободе: “Будьте свободны! В этом – вся религия”; наконец, предчувствие гибельности пути, по которому пошла европейская цивилизация: “Европа на краю вулкана. Если огонь не будет потушен потоком духовности, она взлетит на воздух”. Сходные мотивы звучат в творчестве Рериха.
Европе не был знаком тот культ Учения, Учительства и Ученичества, который на протяжении веков складывался на Востоке. Индия окончательно сформировала представления Рериха о культурной миссии учителя: “Благословенны Учители, когда ведут они благою, опытною рукою к широтам горизонта. Сладостно, когда можем вспоминать Учителей своих со всем трепетом сердечной любви. Учительство старой Индии, углублённое понятие Гуру – Учителя, особенно и трогательно и вдохновительно. Именно вдохновительно видеть, что свободное, осознанное почитание Учителя существует и до сего дня. Истинно, оно составляет одну из основных красот Индии. Без сомнения, то же понятие жило и среди старых мастеров Италии и Нидерландов и среди русских иконописцев. Но там сейчас оно уже в прошлом, тогда как в Индии оно ещё живёт и не умрёт, надеюсь”.
Однако и в крестьянской России, по крайней мере в северных её областях, во времена Рериха к учителям относились уважительно. Художник сам припоминает трогательный случай: “Однажды в Финляндии, на берегах Ладоги, я сидел с крестьянским мальчиком. Кто-то, средних лет, прошел мимо, и мой маленький друг вскочил и с искренним почтением снял свою шапочку. Я спросил его: “Кто этот человек?” Необычайно серьезно мальчик ответил: “Это Учитель”. Я снова спросил: “Это ваш Учитель?” – “Нет, – ответил мальчик, – это учитель из соседней школы”. – “Вы знаете его лично?” – “Нет”, – ответил мой юный друг. “Почему же вы его приветствовали так почтительно?” Еще более серьезно малыш ответил: “Потому что он Учитель”.
Истинно, в этом мальчике, снявшем шапку перед учителем, заключено здоровое зерно народа, знающего свое прошлое и сознающего значение слова “созидать””.
Учился Рерих и у некоторых своих друзей, в первую очередь у Рабиндраната Тагора. И хотя влияние было взаимным, фигура Тагора закрепилась в сознании рядом с Толстым. Как в своё время Толстой в Ясной Поляне, так Тагор в поместье отца в Шантиникетоне основывает школу, где ведёт преподавание по методам, разработанным им самим. Как и Толстой, он создаёт специально для учеников своей школы литературные произведения. Дети играют в пьесах, написанных специально для них. Как и Толстой, Тагор проповедует теорию ненасилия. “Для внешнего наблюдения, – пишет Рерих, – различны Толстой и Тагор. Кто-то досужий до взысканий, противоречий, наверное, закопошится в желании ещё что-либо разъединить. Но если мы пытливо и доброжелательно посмотрим в существо, то каждый из нас пожалеет, почему у него нет портретов Толстого и Тагора, снятых вместе – в углублённой беседе, в седине мудрости и в желании добра человечеству”.
Традиции просветительства уходят в глубокую древность, и представить весь спектр влияний, сказавшихся на учении Рериха и его педагогической практике, невозможно. Важнее понять другое: что великие учителя тоже у кого-то учились и сегодняшние ученики Рериха – а их немало – приобщаются к нравственным исканиям многих поколений.

3.

Без педагогической культуры большая культура просто невозможна. Человек культурный не может не думать о сохранении и приумножении культуры, о тех, в чьи руки она когда-нибудь перейдёт. Рерих не выдвигал понятие “экология культуры”, но именно он подвёл нас к нему. В деле сохранения культуры первостепенная роль принадлежит учителю: “Школьники от малых лет должны твёрдо помнить, что там, где знамя-хранитель человеческих сокровищ, там должно быть приложено особое сбережение, особая забота о достоинстве и дружеское сотрудничество во Благо!” Однако наследование культурного опыта неоднозначно и часто происходит в условиях смены культурных парадигм. Европейскую и американскую культуры Рерих называл “механи-ческими цивилизациями” и, обращаясь к молодёжи, призывал сменить ценности отцов, сосредоточиться на духовных, а не материальных началах жизни: “…вам, молодёжи, предстоит одна из наиболее сказочных работ – возвысить основы культуры духа, заменить механическую цивилизацию культурой духа; творить и создавать”. “Если Вы возьмете несколько названий моих статей из “Державы Света”, Вы увидите, что они написаны как бы для Вашего молодого движения и разновременно имели в виду такую же молодежь и такое же строительство будущего. “Прекрасное”, “Творческая Мысль”, “Благословенная Иерархия”, “Несломимая Любовь”, “Несмотря на все трудности”, “Духовные ценности”, “Священные принципы”, “Держава культуры”- ведь это все то, чем мне хочется зажечь молодые сердца”.
Мысль о воспитании молодого поколения никогда не покидала Рериха. Но знакомство детей с жизнью виделось ему иначе, чем большинству педагогов. Задача не в том, чтобы показать жизнь такой, какая она есть – со всеми её кошмарами и всею грязью, – но в том, чтобы воспитывать впечатлительные детские души на высших достижениях человечества, на непреходящих ценностях культуры. Педагогика должна нести свет, и учитель должен быть источником света: “…ужасно слышать, когда отягощенные кризисом люди, не очень плохие сами по себе, начинают говорить, что сейчас не время даже помышлять о Культуре. Мы уже слышали подобные недопустимые в робости и отчаянии своем голоса. Нет, милые мои, нужно именно сейчас спешно думать не только о Культуре как таковой, но прилагать этот источник жизни молодому поколению. Можете себе представить, во что превращается едва начавшее слагаться миросозерцание юношества, если оно будет слышать и в школах и в семье своей лишь ужасы отчаяния. Если оно будет слышать лишь о том, что нужно отказаться от самого животворного, что нужно забыть о самих источниках жизни и прогресса. Эти ужасные “нельзя”, “не время”, “невозможно” приводят молодое сознание в тюрьму беспросветную. И ничем, ничем на свете вы не осветите эти потемки сердца, если они, так или иначе, были допущены. И не только о юношестве должны мы мыслить, в то же время мы должны думать и о младенчестве. Каждый воспитатель знает, что основы миросозерцания, часто неизгладимые на всю жизнь, складываются вовсе не в юношеские годы, но гораздо, гораздо раньше. Часто лишь молчаливый взгляд дитяти говорит о том, что окружающие обстоятельства для него вовсе не так уж недоступны, как кажется гордыне взрослых. Сколько основных проблем разрешается в мозгу и сердце четырехлетнего, шестилетнего ребенка! Каждый наблюдавший развитие детей, конечно, припомнит те замечательные определения, замечания или советы, которые совершенно неожиданно произносились ребенком. Но кроме этих гласных выражений какое множество искр сознания освещает молчаливый взгляд детей! И как часто эти малыши отводят свой взгляд от взрослых, точно бы оберегая какую-то решительную мысль, которую, по мнению детей, старшие все равно не поймут. Вот этот прозорливый ум ребенка и нужно занять именно сейчас самыми светлыми мыслями. Разве не время именно сейчас в школы, начиная от низших классов, прийти с увлекающей и вдохновляющей вестью о подвигах человечества, о полезнейших открытиях и о всем светлом Благе, которое, конечно, суждено и лишь по неосмотрительности не подобрано. /…/ Поднимем знамя охранения Культуры! Вспомним о предложенном еще в прошлом году всемирном Дне Культуры, о школьном дне, когда сказания о лучших достижениях человечества, вместо обычных уроков, светлою вестью могут зажечь молодые сердца. Если в прошлом году мы мыслили о Лиге молодежи и хотя бы об одном дне, выявляющем сад прекрасный человечества, то теперь мы видим, что спешность этого выявления лишь умножилась. Один день уже не укрепит все то сознание, которое расшатано общественными и семейными невзгодами. Чаще нужно говорить о спасительном, творящем, вдохновляющем начале. Воспитать – это не значит только дать ряд механических сведений. Воспитание, формирование миросознания достигается синтезом, и не синтезом невзгод, но синтезом радости совершенствования и творчества. Если же мы пресечем всякий приток этого радостного осветления жизни, то какие же мы будем воспитатели? Какое же образование может дать педагог, распространяющий вокруг себя печаль и отчаяние?”
“Мы должны быть признательны всем, кто теми или иными знаками старается ограничить поле убийства и разрушения. Правда, мы содрогаемся, смотря некоторые страницы книги “Великой войны”, но тут же восклицаем: “Пусть школьный учитель, показывая ее ученикам, скажет: “Да не повторится!” /…/ …Чтобы учитель имел право не скрывать от детей ужасы, он должен покрыть каждую страницу ужасов десятью томами об истинных героях человечества. Должен прекрасно сказать о тех, которые кровью сердца своего защищали светлые основы строения и просвещения”. “Когда мы писали о сужденных садах прекрасных, мы вовсе не завлекали в призрачные области. Наоборот, мы звали в твердыни, утверждённые жизнью”.

4.

В молодости, заполняя анкету в домашнем альбоме сестёр Шнейдер, Рерих на вопрос о любимом литературном герое напишет – “Дон Кихот”. Потом многие и не раз упрекнут его в идеализме, но был ли Рерих идеалистом? Едва ли. Скорей, он был трезвый романтик. Сквозь символы и пафос его учения просматривается строгая и ясная конструкция жизни – какой ей должно быть, просматривается Будущее. Подобно своему современнику, поэту-символисту Вл.Соловьёву, Рерих иногда мог улыбнуться над символами и предзнаменованиями – то есть над собственной поэтикой. Один из его рассказов так многое объясняет, что заслуживает быть приведённым полностью.

Знамения
Из темной кладовки вышел человек и прошел на дворовую лестницу. Шел быстро, точно скрывался. Шел какими-то неслышными шагами.
Как он зашел в кладовку? Зачем там был? Куда ушел? Почему шел неслышно?
Не узнать. Не придумать.
В людской зазвонил комнатный звонок. Звонил долго и сильно. А никто не звонил; никто никого не звал.
Почему звонок сам зазвонил?
Никак не узнать.
В комнате тетушки Анны Ивановны завертелась дверная ручка. Завертелась сильно. Несколько раз перевернулась. А никто до нее не дотронулся.
Зачем ручка крутилась? Что это значит?
Странно и непонятно.
В столовой в один день прошли семь мышей.
Никогда такого не бывало, а тут семь сразу.
Откуда пришли? Зачем вылезли?
Непонятно, но неспроста.
Кухарка вечером вернулась домой в большом страхе. Туман стоял. Шла она по Длинному переулку, а навстречу ей идет белая лошадь. Идет из тумана одна, без человека. Идет, тихо ступает. Шума никакого не слышно. Так и прошла. Ушла в туман.
Откуда – неведомо. Куда – неизвестно.
Страшно вспомнить.
Поздно вечером случилось самое страшное: лопнула картина на доске. Висела, висела себе тихо и вдруг с большим треском лопнула прямо через святого Иеронима.
Почему именно вечером лопнула?
Это уже совсем плохо.
Весь канун сочельника наполнился непонятными и странными делами. Не только нам, но и прислуге и всем большим стало ясно, что случится страшное что-то. Даже тетушка Анна Ивановна сказала:
– Не к добру!
В буфетной горничная Даша шептала Анисье Петровне, экономке:
– Дурной шалит! Дай-ка позову доброго, – тот мигом все утишит.
Но Анисья Петровна предупредила:
– Не зови! Не поминай! Позвать-то легко, а поди потом убери его. Так-то, бывало, позовешь, придет легко, по первому голосу, а уйти не уходит. На уход надо знать тоже крепкое слово.
Кто он, дурной? Кто он, добрый? Почему кто-то пришедший не уйдет?
Все это было особенно: все было чудесно.
Говорили мы тихо. Шептали все новые догадки. Новые причины придумывали. Одна другой несбыточней, одна другой красивей.
Все ужасающие возможности были сказаны. Новый звонок, стук или голос наполняли нас трепетом жутким и небывалым.
Садились мы близко-близко друг к другу. Верили, любили и трепетали.
А в постелях, пока не уснули, стало и совсем страшно. И двери в темную комнату стали как-то приотворяться. И пол скрипел под невидимым шагом. И прохладным вихрем тянуло откуда-то. У порога стояло настоящее.
Утром все побледнело. А дядя Миша пришел и стер огневое вечернее слово.
Все объяснилось.
Черный человек оказался новым слесарем и ходил неслышно в калошах. Оказалось, кот улегся на кнопку звонка. В дверной ручке испортилась старая пружина. Белая лошадь ушла с каретного двора, и ее скоро поймали. А мыши пришли сразу после отъезда кондитера.
За трещину на картине дядя Миша очень сердился и говорил, что уже три года просил на “паркет переложить” картину, иначе она должна была расколоться. За небрежность к картине дядя Миша даже нашумел.
От страхов ничего не осталось. Не пришли ни дурной, ни добрый. Все стало обычным, и мирным, и скучным. После того у нас никогда ничего не бывало. Даже сны прекратились. Знаков особенных нет ни на чем. Знамений ждем! Знамений просим!

(1913)
Есть люди, которым чужды пафос, символы, знамения, они требуют ясности как от плана содержания, так и от плана выражения. Таким людям трудно читать Рериха, и многие его идеи, в том числе педагогические, остаются незамеченными. Понять Рериха – значит понять противоречие между простотой и строгостью мысли и поэтической усложнённостью их выражения.

5.

Рерих смотрел в будущее и хотел, чтобы взоры детей также устремлялись в будущее. Но путь в будущее протянулся из прошлого. Всё началось с увлечения русской стариной, когда, будучи ещё гимназистом, Рерих увлёкся археологией. Однажды в Извару приехал из Петербурга археолог Л.К.Ивановский, знакомый отца. Он проводил в Волосовском уезде раскопки курганов. С разрешения родителей и археолога мальчик принял участие в раскопках. “Самые первые мои курганные находки не только совпали с любимыми уроками истории, – писал впоследствии Рерих, – но в воспоминаниях близко лежат и к географии и к гоголевской фантастике. Много очарования было в непосредственном прикосновении к предметам большой древности. Много не передаваемой словами прелести заключалось в бронзовых, позелененных браслетах, фибулах, перстнях, в заржавленных мечах и боевых топорах, полных трепета веков давних”. В очерке “По пути из варяг в греки” (1900 г.) он со всей определённостью высказывается в пользу “поэзии старины”: “Поэзия старины, кажется, самая задушевная. Ей основательно противопоставляют поэзию будущего; но почти беспочвенная будущность, несмотря на свою необъятность, вряд ли может так же сильно настроить кого-нибудь, как поэзия минувшего”. Рассказывая о посещении Новгорода, Рерих с горечью пишет о равнодушии современников-провинциалов к “поэзии старины”: “Новгородская косность простирается до такого предела, что из 10 встречных лишь один мог указать, как пройти к Спасу, что на Нередице, – к древности, которая должна бы быть известна каждому мальчишке, да и была бы известна в европейском городе. Невелик городской музей Новгородский, содержание его больше случайное, а местонахождение не совсем удачно, ибо для него пришлось погубить одну из кремлевских башен; но это не беда, если бы музей хоть сколько-нибудь интересовал обитателей, а то посетители его почти исключительно приезжие, тогда как среди местных жителей находятся некоторые, вовсе и не подозревающие о существовании городского музея или знакомые с ним лишь понаслышке”. Постепенно всё это наводит Рериха на мысль о созидании будущего, о просвещении не одних новгородских мальчишек, но всего народа русского и о культурной миссии, выпавшей на его долю. “Мы наклеили высокое понятие Фосфора – носителя Света на спичку и зажигаем ею наш охладевающий очаг, чтобы сварить похлёбку на сегодня. А где же оно завтра, это светлое, чудное Завтра? Мы забыли о нём. Мы забыли потому, что утратили поиски, утратили утонченный вкус, который устремляет нас к улучшению, к мечтам, к сознанию”. Придёт время, и появится знаменитая Мадонна Орифламма, со Знаменем Мира в руках, – на котором Прошлое, Настоящее и Будущее (“Знак Триединости Мощной”) замкнутся единым кругом Вечности: символом всех достижений человечества за все времена, знаком принадлежности общему пути.*
Новая, открывшаяся Рериху концепция культурного времени заставила его иначе отнестись к Будущему и прийти к новому пониманию задач педагогики. Отныне его настораживает ретроспективная направленность школьного образования, загораживание горизонтов Будущего: “…школьное образование, в сущности своей, не должно привязывать учащихся только к прошлому, но должно делать их вполне вооруженными, чтобы светло встретить улыбку грядущего. Как раз эту мысль утверждали мы в советах нашему Институту Объединенных Искусств и Международному Центру Искусств. Самое страшное – это повернуть голову человека назад, иначе говоря, удушить его. В старину говорили, что дьявол, овладевая человеком, всегда убивает, повернув его голову назад. То же самое выражено и в обращении жены Лота в соляной столб. Она вместо того, чтобы устремляться в будущее, все-таки обернулась назад и мысленно, и телесно окаменела. Та же мысль выражена и во множестве других убедительных образов. И, несмотря на все, в практике жизни и в школьном образовании она никогда почти не применяется”.
К этому замечанию Рериха стоило бы прислушаться и сегодня.
Тревожиться за будущее мира, за судьбы культуры были все основания. Первая мировая война показала, что разрушить мир не так невозможно, как казалось раньше. Спасение Рерих видел в одном – преодолении массового невежества, “усиленном просвещении”: “Неотложно нужно, чтобы среди мировых смущений и смятений возникали твердыни, маяки Культуры. Если кто-то подумает, что и школ, и всяких просветительных учреждений уже достаточно,- он ошибается. Если бы было достаточно просвещения, то человечество не стояло бы на пороге ужасных разложений и разрушений. Все видели достаточно мрачных развалин. Каждая газета говорит о крушениях и о набухающих несчастьях. Издавна сказано, что в основе всякого ужаса и разрушения лежит невежество. Потому-то ближайшим долгом человечества есть внесение усиленного просвещения. Мир через Культуру”.

6.

Ядром философского и педагогического наследия Рерихов стала Живая Этика, или Агни Йога. На титульных листах 14-томного издания отсутствуют имена авторов: супруги Рерихи считали, что учение, записанное ими во время трансгималайского путешествия от Гималайских
Махатм является общечеловеческим достоянием и не подлежит личному присвоению.
К Живой Этике, с её скорей художественными, чем научными построениями, можно относиться по-разному, но в данном случае важно другое: Рерих мыслил Живую Этику как необходимый школьный предмет, как путь духовного самосовершенствования, предлагаемый учащимся. Живая Этика – это учение о неиспользованных ресурсах и возможностях человека, о творческих силах, живущих в глубинах сознания и души, о причастности человека Космосу, о работе над собой и единении людей в деле улучшения жизни. Сознание современного человека, считал Рерих, разорвано множеством наук и искусств – в отличие от древних, умевших воспринять мир в его гармонии и целостности. Одна из задач Живой Этики – вернуть миру утраченное единство: “Когда мы говорим о живой Этике, которая должна стать любимым часом каждого ребёнка, тогда мы и взываем к современному сердцу, прося его расшириться хотя бы до размеров Заветов Древности”.
Сегодня, когда число наук не поддаётся учёту, когда единственная возможность контролировать учебную информацию видится в интегративных курсах, когда глобальное мышление приветствуется официальной педагогикой – как не вспомнить Рериха?
Среди своих предшественников в деле гармонизации человека Рерих выделяет Пифагора и Платона, особенно последнего. В диалоге “Государство” Платон писал: “Трудно представить себе лучший метод воспитания, чем тот, который открыт и проведен опытом веков; он может быть выражен в двух положениях: гимнастика для тела и музыка для души”. “Ввиду этого воспитание в музыке надо считать самым главным; благодаря ему Ритм и Гармония глубоко внедряются в душу, овладевают ею, наполняют ее красотой и делают человека прекрасномыслящим… Он будет упиваться и восхищаться прекрасным, с радостью воспринимать его, насыщаться им и согласовывать с ним свой быт”.
“Согласовывать с ним свой быт…” То есть человек, наделённый чувством прекрасного (а “музыка” у афинян означала не просто музыкальные занятия, но служение всем Музам), внесёт гармонию во всё, к чему прикоснётся, и, в частности, гармонизирует свои отношения с миром. “Конечно, и гимнастика Платона, – уточняет Рерих, – вовсе не современный нам футбол или кулачное антикультурное разбитие носов. Гимнастика Платона это тоже врата к Прекрасному, дисциплина гармонии и возвышение тела в сферы одухотворенные”.
К числу важнейших понятий педагогической системы Рериха относится “вкус” – то есть эстетическая компетентность. Именно она обеспечивает продвижение человечества на пути духовного совершенствования. Этика и эстетика, отделившиеся когда-то от философского знания, отныне сходятся в единой педагогической системе: “Когда мы предлагаем этику как школьный предмет, как предмет наиболее увлекательный, обширный, полный созидающих начал, мы тем самым предполагаем и преобразование вкуса как защиту от безобразия”.
Ещё один предмет, который, по мысли Рериха, должен быть включён в школьные программы, это “искусство мыслить”, или “Культура мышления”, как сказали бы мы сегодня. Такой предмет нужен и современной школе, поскольку интеллектуальные навыки, получаемые в рамках отдельных предметов, не увязываются в универсальную, базовую систему мышления. Уроки Рериха – если представить на минуту, что они состоялись – были бы тем интересней, что сам он мыслил и как философ, и как художник, и как человек практический. При этом “искусство мыслить”, как и Живая Этика, опиралось бы на чувство прекрасного, на “вкус”, без которого все усилия сведутся на нет: “Мы говорили о введении в школах курса Этики жизни, курса искусства мыслить. Без воспитания общего познания прекрасного, конечно, и два названные курса опять останутся мертвою буквою. Опять в течение всего нескольких лет высокие живые понятия Этики обратятся в мертвенную догму, если не будут напитаны прекрасным. /…/ Мы говорим о воспитании вкуса как об акте действительно государственного значения”.

7.

В 1921 г., в Берлине, вышла книга стихов Рериха “Цветы Мории” (Мория – имя восточного божества, Учителя Мудрости). В ней, прежде всего в цикле “К мальчику”, в поэтической форме разрабатываются близкие Рериху мотивы Учения, Учителя, Ученика. Знакомство с “Цветами Мории” позволяет лучше понять педагогические идеалы Рериха.
Путь, на который Учитель выводит Ученика, – это путь на высоты:

…Ты проходишь овраг
только для всхода на холм.
И цветы оврага – не твои
цветы. И ручей ложбины – не
для тебя. Сверкающие водопады
найдёшь ты. И ключи родников
освежат тебя. И перед
тобой расцветёт вереск
счастья. Но он цветёт –
на высотах.
(1921 “Наставление ловцу, входящему в лес”)
“Мы не имеем права отступать, – писал Рерих. – Героизм – это основное качество человека”. Восхождение на высоты требует от Ученика героизма, бесстрашия, постоянной готовности к бою:

Не убьют

Сделал так, как хотел,
хорошо или худо, не знаю.
Не беги от волны, милый мальчик.
Побежишь – разобьет, опрокинет.
Но к волне обернись, наклонися
и прими ее твердой душою.
Знаю, мальчик, что биться
час мой теперь наступает.
Мое оружие крепко.
Встань, мой мальчик, за мною.
О враге ползущем скажи…
Что впереди, то не страшно.
Как бы они ни пытались,
будь тверд, тебя они не убьют.

(1916)

Вижу я!

В землю копье мы воткнем.
Окончена первая битва.
Оружье мое было крепко.
Мой дух был бодр и покоен.
Но в битве я, мальчик, заметил,
что блеском цветов ты отвлекся.
Если мы встретим врага,
ты битвой, мальчик, зажгися,
в близость победы поверь.
Глазом стальным, непреклонным
зорко себя очерти,
если битва нужна,
если в победу ты веришь.
Теперь насладимся цветами.
Послушаем горлинки вздохи.
Лицо в ручье охладим.
Кто притаился за камнем?
К бою врага
вижу я!

(1916)

“Учение страха” прививается с детства, но Ученик, ступающий за Учителем, преодолевает страхи. На память приходит одна из сказок Рериха:

Страхи

Стояли дубы. Краснели рудовые сосны. Под ними в заросших буграх тлели старые кости. Желтели, блестели цветы. В овраге зеленела трава. Закатилось солнце.
На поляну вышел журавль и прогорланил:
– Берегись, берегись! – И ушел за опушку.
Наверху зашумел ворон:
– Конец, конец.
Дрозд на осине орал:
– Страшно, страшно.
А иволга просвистела:
– Бедный, бедный.
Высунулся с вершинки скворец, пожалел:
– Пропал хороший, пропал хороший.
И дятел подтвердил:
– Пусть, пусть.
Сорока трещала:
– А пойти рассказать, пойти рассказать.
Даже снегирь пропищал:
– Плохо, плохо.
И все это было. С земли, с деревьев и с неба свистели, трещали, шипели.
А у Дивьего Камня за Медвежьим оврагом неведомый старик поселился. Сидел старик и ловил птиц ловушками хитрыми. И учил птиц большими трудами каждую одному слову.
Посылал неведомый старик птиц по лесу, каждую со своим словом. И бледнели путники и робели, услыхав страшные птичьи слова.
А старик улыбался. И шел старик лесом, ходил к реке, ходил на травяные полянки. Слушал старик птиц и не боялся их слов.
Только он один знал, что они ничего другого не знают и сказать не умеют.

(1911)

Вернёмся к “Цветам Мории”.
В совершенном человеке мужество сочетается с нравственным законом в душе. Учитель осуждает в Ученике неосознанную жестокость и одобряет слёзы жалости к невинно погибшим борцам за благо:

Не убить!

Мальчик жука умертвил.
Узнать его он хотел.
Мальчик птичку убил,
чтобы ее рассмотреть.
Мальчик зверя убил,
только для знанья.
Мальчик спросил:
может ли
он для добра и для знанья
убить человека?
Если ты умертвил
жука, птицу и зверя,
почему тебе и людей
не убить?

(1916)

При всех

Плакать хотел ты и не знал,
можно ли? Ты плакать боялся,
ибо много людей на тебя смотрело.
Можно ли плакать
на людях? Но источник слез
твоих был прекрасен. Тебе
хотелось плакать над безвинно
погибшими. Тебе хотелось лить
слезы над молодыми борцами
за благо. Над всеми, кто отдал
все свои радости за чужую
победу, за чужое горе. Тебе
хочется плакать о них.
Как быть, чтобы люди
не увидали слезы твои?
Подойди ко мне близко.
Я укрою тебя моею одеждой.
И ты можешь плакать,
а я буду улыбаться, и все
поймут, что ты шутил и
смеялся. Может быть, ты
шептал мне слова веселья.
Смеяться ведь можно
при всех.

(1919)

Помогая Ученику взойти на высоты, Учитель в то же время бережно относится к детским ценностям, фантазиям, играм – к миру детства:

Детские замки

На мощной колонне храма сидит
малая птичка. На улице дети
из грязи строят неприступные
замки. Сколько хлопот около
этой забавы! Дождь за ночь
размыл их твердыни, и конь
прошел через их стены. Но
пусть пока дети строят
замок из грязи, и на колонне
пусть сидит малая птичка.
Направляясь к храму, я не подойду
к колонне и обойду стороною
детские замки.
(1920)
Терпимость, уступчивость в вопросах непринципиальных надо прививать с детства. Без этих качеств сотрудничество в построении прекрасного Будущего невозможно: “…нужно взаимно утвердиться в доброжелательных поступательных намерениях. В подробностях всегда можно сговориться. Если человеку малых лет будет внушена светлая терпимость, он всегда найдёт основу уважения к своим сотрудникам”. Учитель предостерегает Ученика от поспешных суждений о людях, которые, в целом, скорей раздражительны, нежели злы:

Не считай

Мальчик, значения ссоре не придавай.
Помни, большие – странные люди,
Сказав друг о друге самое злое,
завтра готовы врагов друзьями назвать.
А спасителю другу послать обидное
слово. Уговори себя думать, что злоба
людей неглубока. Думай добрее
о них, но врагов и друзей
не считай!
(1916)

В своём Ученике Учитель видит своё продолжение, будущего Учителя. Эстафета знаний бесконечна, и нестрашно, если великие заветы древности исполняются не сразу:

Жезл

Все, что услышал от деда,
я тебе повторяю, мой мальчик.
От деда и дед мой услышал.
Каждый дед говорит.
Каждый слушает внук.
Внуку, милый мой мальчик,
расскажешь все, что узнаешь!
Говорят, что седьмой внук исполнит.
Не огорчайся чрезмерно, если
не сделаешь все, как сказал я.
Помни, что мы еще люди.
Но тебя укрепить я могу.
Отломи от орешника
ветку, перед собой неси.
Под землю увидеть тебе
поможет данный мной
жезл.
(1915)
“Не урок заданный, но совместное с учителем устремление даёт мир чудесный”, – напоминает Рерих слова из “Мира Огненного”. Разве не это самое мы имеем в виду, говоря о педагогике сотрудничества.? Но сотрудничать с Учителем непросто. Он понятен, он рядом, и он же неуловим. Он тайна, предмет для постижения:

Не поняв

He знаю, когда сильно слово твое?
Иногда ты становишься обыкновенным.
И, притаившись, сидишь между
глупцами, которые знают так
мало. Иногда ты скажешь и будто
не огорчаешься, если тебя не поймут.
Иногда ты смотришь так нежно
на незнающего, что я завидую
его незнанью. Точно не заботишься
ты свой лик показать. И когда
слушаешь речи прошедшего дня,
даже опускаешь глаза, точно
подбирая самые простые слова.
Как трудно распознать все твои
устремленья. Как нелегко идти
за тобою. Вот и вчера, когда ты
говорил с медведями, мне
показалось, что они отошли,
тебя
не поняв.
(1920)
Все Учителя когда-нибудь уходят; и тогда ответственность за начатую работу ложится ещё на Ученика и уже на Учителя:

Не удалялся

Начатую работу Ты мне оставил.
Ты пожелал, чтоб я ее продолжил.
Я чувствую Твое доверие ко мне.
К работе отнесусь внимательно
и строго. Ведь Ты работой этой
занимался сам. Я сяду к Твоему
столу. Твое перо возьму.
Расставлю Твои вещи как
бывало. Пусть мне они помогут.
Но многое не сказано Тобою,
когда Ты уходил. Под окнами
торговцев шум и крики.
Шаг лошадей тяжелый по
камням. И громыхание колес
оббитых. Под крышею свист
ветра. Снастей у пристани
скрипенье. И якорей тяжелые
удары. И птиц приморских
вопли. Тебя не мог спросить я:
мешало ли Тебе все это?
Или во всем живущем Ты
черпал вдохновенье. Насколько знаю,
Ты во всех решеньях от земли
не удалялся.
(1919)
“Учитель – Ученик”. Сюжетная линия эта традиционна для Индии. Обращался к ней и Рабиндранат Тагор. Но если в стихах Тагора Ученик обращается к Учителю, то в стихах Рериха Учитель к Ученику. И это неслучайно. Рерих придерживался европейской традиции, где процесс передачи опыта инициируется старшим поколением. Сегодня мы стремимся сделать ученика активным участником образовательного процесса, чтобы он шёл навстречу учителю, задавал вопросы. Когда мы сумеем этого добиться, педагогический процесс станет встречным движе-нием двух поколений и педагогика сотрудничества из благого пожелания станет свершившимся фактом.

8.

Первое, что просится на язык при попытке охарактеризовать Рериха художника, поэта, прозаика – это его самобытность. Но самобытным может быть только свободный человек. Рерих был свободным человеком и вне свободы не понимал искусства. Художник должен делать то, что ему хочется, и так, как ему хочется, а если у него есть ученик, то и в ученике он должен воспитать внутреннюю свободу. Мысль эта нашла своё воплощение в одной из рериховских сказок.

Старинный совет
В одной старинной итальянской рукописи, кажется, пятнадцатого столетия,- начальные страницы и все украшения книги были вырваны благородною рукою любителя библиотек,- простодушно рассказывается о том, как пришел ученик к учителю-живописцу Саноди Пиетро за советом о своей картине.
Учитель трудился над спешной работой и не мог прийти на зов ученика, начавшего самостоятельную картину “Поклонение волхвов” для небольшой сельской церкви Сиеннского округа.
Учитель сказал:
– Мой милый, я дал слово настоятелю Монтефалько не покидать своего дома, пока не закончу заказанное им “Коронование Пресвятой Девы”. Но скажи, в чем сомнения твои. Я боюсь, не слишком ли долго проработал ты у меня,- что теряешься теперь перед своею работой.
– Почтенный учитель,- сказал ученик,- картина моя сложна, и трудно мне сочетать отдельные части ее. Как лучше писать темную оливковую рощу на красноватом утесе вдали? Видны ли там стволы деревьев и насколько отчетлив рисунок листвы?
– Мой милый, пиши так, как нужно тебе.
– Плащ Богородицы полон золотого рисунка. Лучше ли перебить его мелкими складками или навести рисунок в больших плоскостях?
– Сделай его так, как нужно тебе.
– Почтенный учитель, ты слишком занят превосходною работой своей, я лучше помолчу до времени ближайшего отдыха.
– Мой милый, я не думаю отдыхать скоро, а тебе нельзя терять время, если в картине твоей так много неоконченного. Я все слышу и отвечаю тебе, хотя и с некоторым удивлением.
– Головы воинов, сопровождающих царей, многочисленны; найти ли для них общую линию или дать каждую голову и из частей получить абрис толпы?
– Просто так, как тебе нужно.
– Я сделал кусты на дальних полях и полосами струи реки, но захотелось дать их отчетливо, как только иногда видит свежий глаз. Захотелось в воде увидеть волны и челнок на них и даже весло в руках гребца. Но ведь это вдали?
– Нет ничего проще; сделай так, как нужно.
– Учитель, мне делается страшно. Может быть, все-таки скажешь мне, стоит ли короны царей сделать выпуклыми или только для венцов оставить накладное золото?
– Положи золото там, где нужно.
– Мне приходит в мысль, не сделать ли на ягнятах волокна шерсти. Положим, они почти не видны, но вспомни, какие шелковистые, мягкие пряди лежат на ягнятах, так и хочется сделать их тонкою кистью, но в общей картине они почти не видны.
– Делай их так, как нужно.
– Учитель, я не вижу в ответах твоих совета моему делу. Я знаю, что все должно быть так, как нужно, но как нужно – затемнилось у меня сейчас.
– Скажи, ставил ли тебе какие-нибудь условия работы отец Джиованни?
– Кроме срока, никаких условий. Он сказал: Бенвенуто, напиши хорошее изображение “Поклонение трех волхвов Пресвятому Младенцу”, и я заплачу тебе десять дукатов из монастырских сумм. Потом назначил срок работы и размеры доски. Но во время работы являлись мне разные мысли от желания сделать лучшее изображение. И к тебе, учитель, по-прежнему обратился я за добрым советом. Скалки, что же значит “как нужно”?
– Как нужно, значит, все должно быть так, как хорошо.
– Но как же так, как хорошо?
– Несчастный, непонятливый Бенвенуто, о чем мы всегда с тобой говорили? Какое слово часто повторял я тебе? Так, как хорошо, может значить лишь одно – так, как красиво.
– А красиво?
– Бенвенуто, выйди за двери и иди к сапожнику Габакуку и скажи: возьми меня мять кожи, я не знаю, что такое “красиво”. А ко мне не ходи и лучше не трогай работы своей.
После этой истории в рукописи идет сообщение о рецептах варки оливкового масла и об употреблении косточек оливы. Затем еще рассказ о пизанском гражданине Чирилли Кода, погребенном заживо. Но два последних рассказа для нас интереса не представляют.
Если бы в связи с Рерихом, учителем живописи, нам пришлось говорить о методике, то сказать удалось бы немного, ибо “… все в искусстве создается не теориями, не надуманными учениями, не узким направлением, а только стихийно. Только под знаком водительства духа. Это водительство подсказывает, что нужно делать… Вообще будьте осторожны с теориями искусства. Если вам скажут о теориях и поставят их во главу творчества – не верьте. В этом уже скрыто чье-то бессилие. Это не важно. Мощь искусства именно в его безотчетности, в его, повторяю, стихийности, в его благой интуиции”.
“По-моему, – писал Рерих в статье, специально посвящённой вопросам художественного образования, – главное знание художественного образования заключается в том, чтобы учащимся открыть возможно широкие горизонты и привить им взгляд на искусство как на нечто почти неограниченное…”

* * *

Завершая разговор о педагогической позиции Рериха, хочется напомнить, что речь идёт не просто об одном из замечательных учителей, но об одном из Учителей Жизни. С идеями Рериха школьников не знакомят… впрочем это не страшно, поскольку важнейшие из них отразились в установках современной школы, верней сказать, школы завтрашнего дня. Что же касается Учеников, то они у Рериха есть, хоть в основном это взрослые люди.
В статье “Народный учитель” Рерих привёл слова своего современника, Герберта Уэллса: “Ни один завоеватель не может изменить сущность масс, ни один государственный деятель не может поднять мировые дела выше идей и способностей того поколения взрослых, с которым он имеет дело. Но учитель – я употребляю это слово в самом широком смысле – может совершить больше, нежели завоеватели и государственные главы. Они, учителя, могут создать новое воображение и освободить скрытые силы человечества”.
Именно таким Учителем – в широком смысле – был Николай Рерих..

Запись опубликована в рубрике Библиотека, Рерихи. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий